Выпуск #17 "Оберманекен"

Всех приветствую! У микрофона Сергей Рымов, и начинаем очередной выпуск подкаста «Живьем. Четверть века спустя». И сегодня мы будем говорить о высоких материях, сегодня у нас будет высокоинтеллектуальная музыка, сегодня у нас будет эстетское удовольствие. Группа «Оберманекен» играла на радиостанции «Ракурс» в 1997 году. И было это 20-го июля. И Анжей Захарищев фон Брауш сегодня у нас в гостях. Анжей, привет! Рад тебя видеть!

- Взаимно! Очень рад! Я рад, что четверть века сжимается до точки. Электронные сигналы, вот эти порталы соединяют время, пространство и идеи.

- Сегодня мы будем слушать музыку, разговаривать о ней. И давай начнем с той же песни, с которой вы с Евгением начали свое выступление в 97-м году. Она называется «Резидентка Моссада».

- «Резидентка Моссада», группа «Оберманекен». Запись выступления на радиостанции «Ракурс» 1997 года. Анжей, насколько я помню, у вас с Евгением на тот момент еще длилась американская карьера: приехали в Москву, уехали обратно. Вспомни, что это было за время?

- Ну, это было шикарное время. Это был конец огромной эпохи. Не только рок-н-ролла - заканчивалось столетие, заканчивалось тысячелетие. На самом деле, как выяснилось сейчас, заканчивалась эпоха Рыб. Это было преддверие эпохи Водолея, в которой мы сейчас живем. Это была последняя золотая пыль, собранная всем веком. И не случайно, наверное, мы последнее десятилетие с хвостиком находились в Нью-Йорке. Собственно, чтобы впитать квинтэссенцию 20-го века. Потому что Нью-Йорк в тот момент - это был пуп земли. Энди Уорхол, CBGB, в котором мы играли 10 лет, где, собственно, начался панк-рок, нью-вейв, и даже первые концерты такого странного коллектива как «Полис» тоже проходили в CBGB. Не говоря о том, что мы там встречались с Лу Ридом и с одним из Ramones. В общем, я удивлен, что из него не сделали Тадж Махал, это был бы правильный поступок.

- А, по-моему, он сейчас закрыт, этот клуб?

- Там сложней, там все сложней, как и полагается в метафизике. Но стены остались, от которых мне надо было конечно метр отколоть, где все, от Эксл Роуза и кончая Сидом Вишезом оставили свои факи и другие популярные слова. Граффити, но граффити в несколько слоев, это стены, которые, в общем, всю славу современной культуры американской содержат. Лу Рид - шикарный поэт. Боб Дилан и Лу Рид - это для меня Пушкин и Лермонтов. Энди Уорхол – главный художник, можно сказать, американский Да Винчи 20-го века. Когда мы выступали, стали резидентами CBGB, в этот момент наступило 25-летие CBGB, это был праздник всей Америки. Мы вот были на афише между, я не помню, Nirvana  или там Smashing Pumpkins и теми же The Police.

- Ну, побросало тебя неслабо по свету. Начнем, на самом деле, сначала. Если говорить о начале российского «Оберманекена», то это, по-моему, один из немногих примеров, когда группа является одновременно и питерской, и московской. Расскажи.

- Ну, она вот такая питерская-питерская, вдвойне. Втройне. Ну, я очень быстро рос, был такой вундеркинд, и в 15 лет начал писать такие уже хиты, которые пели по Петербургу, и дружил с Геной Зайцевым. Гена Зайцев был одним из главных функционеров того, еще предыдущего хиппи. Вел пипл-буки, у него была самая большая коллекция музыки. Его старший брат уже делал бит-клуб, который разогнали. И вот в данном случае Гена Зайцев сделал рок-клуб. Он при мне ходил в КГБ, прятал волосы, у него огромный был хаер. И ему дали возможность открыть этот рок-клуб, на Рубинштейна, 13. И вот Гена Зайцев при мне делал этот клуб, но сказал, что за каждым музыкантом будет куратор. Нужно тебе, не нужно, но будет. Я уже к этому времени решил, что, конечно, интересней параллельная история, я сделал театр «Театр». Я понял, что театр - это такая оболочка, и внутри можно заниматься рок-музыкой. И у меня получилось это сделать. Первый профессиональный театр был после Полунина. Нам дали ставки, много, я себе взял сразу пять ставок. К этому времени, это, наверное, 80-й год, поступило предложение от «Таганки» написать музыку для спектакля Анатолия Васильева «Горе от ума». Такая нью-вейв опера. Слова Грибоедова с моими какими-то поэтическими дополнениями, и музыка, собственно…

- Но ты же в то время в Питере базировался, как получился этот союз с «Таганкой»?

- Ну, они пригласили. Получилось. Сам момент этого приглашения не помню. Мы играли квартирники. И «Оберманекен», и я сольно. И в Москве довольно много квартирников было. Сейчас это слово снова на слуху, тогда это был единственный способ взаимодействия с публикой и заработка, на самом деле, немаленького. За один концерт можно было получить зарплату инженера.

- Какие-то были инциденты? Винтили?

- Нет. В данном случае, видимо, жанр моей музыки как бы охранял меня. В общем, я считаю, конечно, что это одна из самых социальных подоплек, когда ты делаешь противоположную этику и эстетику. Не сатирический жанр, не плакатный, ты просто меняешь этику и эстетику. Это, конечно, гораздо более действенный способ изменить реальность.

- Сопротивление?

- Ну, не сопротивление. Ты просто «то» не замечаешь, и вместо этого живешь…

- Живешь в том мире, который для тебя органичен.

- Да. То есть, вот в этом смысле Бродский гораздо серьезней повлиял, на мой взгляд, чем Гребенщиков или группа «Телевизор» на поколенческое изменение. Я думаю, что «Оберманекен» тоже ближе туда.

- А в каком году появилось понятие «Оберманекен»? Условно, год рождения группы?

- Ну, где-то вот как раз 80-й год. Там был первый состав, я помню. Там был Женя Титов, он потом ушел в «АУ», к Свинье, на место Цоя. Он до сих пор как бы движет вот эту «АУ»-историю, «АУ»-фестиваль. Он как бы такой заместитель Свиньи, Андрея Панова. Восстанавливает песни, записывает. Он был басистом. И перкуссионист - состав тогда напоминал «Ти-Рекс» - Шар, который ушел потом в «Аквариум». «Оберманекен» возник во время чтения Носсака, одного из самых доступных тогда немецких экзистенциалистов. Сартра не было, Камю не было, ничего не было. Вот как раз за это могли схватить. А вот Носсак немецкий, он вышел. Там был дуэт героев: Обер с одной стороны, с другой стороны Манекен как образ, эманация лицедея, который пытался исчезнуть с радаров, а Обер за ним следил. Я их соединил и получился у меня «Оберманекен». И заодно он у меня был созвучен убермену Ницше, сверхчеловеку. И с третьей стороны это как «депеш мод» - быстрая мода, в данном случае «обермода» - над модой. То есть, у меня получился такой кристалл, многогранный такой получился бокал, экзистенциальный, психоделический.

- Ну, что же, давай еще одну вещь послушаем, которая исполнялась в 97-м году. Называется она «Бриллиантовый Дым». Тоже красивая вещь такая. Экзистенциальная, мне кажется, тоже.

- Абсолютно. Она, мало того, сейчас как раз записана снова, вот в это время, и войдет в новый альбом «Византийский Астронавт».

- Слушаем. «Бриллиантовый дым».

- Группа «Оберманекен» в эфире радиостанции «Ракурс» играла в 97-м  году, во время небольшого, по-моему, на пару недель, визита из Нью-Йорка в Москву и обратно. Анжей Захарищев фон Брауш у нас в студии. Анжей, долгое время «Оберманекен» ассоциировался с дуэтом тебя и Евгения Калачева. Расскажи, как познакомились, как вот это все сотрудничество проходило, вы же вместе потом в Америку поехали?

- Ну да, это был, по-моему, уже третий состав. В какой-то момент наступила эпоха отточенного нью-вейва. Я увидел картинку, как должен был выглядеть «Оберманекен». К этому времени как раз группа «Кино» стала очень сильно меняться из, в общем, такого, неяркого образа. Этому масса причин. Когда мы стали встречаться у «Сайгона», я увидел, что в этом большой прогресс, что это важно. Для нью-вейва вообще это важно. Потом все-таки название группы «Оберманекен» потребовало от меня какого-то визуального хода. В общем, я стал искать возможность такого апгрейда, эстетического, визуального. Из глэм-эпохи T-Rex и Боуи перейти уже в развитый нью-вейв. И однажды на одной из студий  (я скрывался от военных сил, но музыкальная деятельность продолжалась), часть песен мы сделали в коллоборации, собрались в студии, каждый свое принес, и записали альбом. Назывался он, кажется, «В пустые города». Каждый записал то, что ему нужно, остальные ему помогали. И тогда с Евгением встретились. И когда настал вот этот момент, когда я почувствовал, что пора войти в реку дважды, трижды, участником этой перезагрузки оказался Женя, перед театральной историей и поездкой в Америку. К этому времени, понятно, мы были на обложках многих журналов, и подпольных, и официальных. Я помню «Театральная жизнь» вышла с нами. И, в общем, этот образ это время обозначил.

- Образ хорошо сработал, вы очень стильно смотрелись, у вас была очень стильная музыка. Да, конечно, это был нью-вейв, хотя нью-вейв – это тоже, в общем, понятие такое, размытое. Сложно сказать, что это прямо такой, четко определенный музыкальный стиль.

- Волна - она и есть волна.

- Да, я вот тут прочитал, что есть такое мнение, что три серьезных группы новой волны – это «Аквариум», «Кино» и «Оберманекен». Согласен?

- Безусловно, да. То есть, если говорить именно про нью-вейв, я бы даже перевернул эту тройку.

- «Оберманекен», «Кино» и «Аквариум»?

- Да. Ну, как бы все-таки «Аквариум» - это пост-хиппи. И, конечно, у них большие в нью-вейве достижения, но сама этика во многом выходила из предыдущей декады. Но тот нью-вейв, который любил я, и который сверкал нетленным алмазом, ему была нужна новая кровь, новая вода, новые звезды. Если «Кино» все-таки был продюсерский проект, и во многом был связан с проектом Курехина и Гребенщикова создать не себя, а свое продолжение. И «Кино», конечно, получилось. Но в данном случае «Оберманекен», он как бы был независимый. Одна из главных для меня вещей была как бы даже несопричастность к рок-клубу, хотя директор рок-клуба Гена Зайцев был мой ближайший друг на тот момент.

- А «Прикосновение Нервного Меха» в 87-м году - это уже с Евгением писали?

- Да.

- Попал этот альбом в «100 лучших магнитоальбомов русского рока» по версии Саши Кушнира. Наверное, ты это знаешь. Другой альбом, который в Америке был записан – «Полшестого Утра» - попал в «50 лучших русских альбомов» журнала «ОМ». Вот такие два очень разных рейтинга. Какой из этих рейтингов тебе лично интереснее?

- На самом деле, мне оба интересны. Я считаю, что как раз вот такая многогранность очень важна. Чем интересней и точнее грани драгоценных камней, тем разнообразнее выходит свет и сверкание, ценность повышается. Один из моих учителей, Дэвид Боуи, как раз обладал способностью удивительной многогранности. Всякая его грань могла продолжаться, но он переходил в новую, и вот мы видим, что этот крейзи даймонд уже никогда не погаснет.

- А скажи «Оберманекен» - это русский рок?

- Международный, межгалактический, я бы сказал. То есть, разумеется, границы размыты, как только появилась возможность, он стал американским роком.

- А как, кстати, эта возможность получилась, прецедентов же больше не было?

- Это как раз часть вот этой многогранности. То есть, в данном случае, театральной истории. Когда мы сделали «Театр театр», одним из визави стал Боря Юхананов, режиссер Борис Юхананов, который сейчас главный режиссер «Электротеатра Станиславский», а тогда был ассистентом Анатолия Васильева в шикарном, самом изысканном спектакле «Серсо».

- Это тоже «Таганка»?

- Это «Таганка», да, на малой сцене. Спектакль делался почти секретно, Боря был ассистентом. А мы делали другой проект параллельно - «Горе от ума». Два спектакля, мы встречались. И когда возникла идея Театра «Театр», нужен был режиссер, с таким будущим, футуристическим менталитетом. И мы правильно угадали, судя по тому, как сейчас «Электротеатр Станиславский» собирает и «Золотые маски», и то, что он делает театр будущего. Мы с Борей соединились, получили особняк инженера Чаева, как бы анти рок-клуб. К нам приходили Боря Гребенщиков с Титовым, с подарками от Джоанны Стингрей. Мы там в первый раз услышали песни из «Радио Африки». Там не было за нами вот этого взгляда…

- Свыше. (смеется)

- Вот этого серого взгляда. С Борей Юханановым мы делали спектакль «Уловки Мимикрии», где участвовал весь андеграунд. Хотя дело шло уже к перестройке, это было настолько против шерсти, что после показа нас просто запретили в Петербурге. Но к этому моменту мы часть нашей деятельности уже сняли как фильм, один из первых видеофильмов. Боря Юхананов был оператором и режиссером. И этот фильм стал одним из первых фильмов параллельного кино, и его, собственно, посмотрел Васильев. И когда ему дали свой театр, мы туда вылетели как пробка из бутылки, и сделали первый рок-спектакль - «Наблюдатель».

- Это уже в Москве?

- Это уже Москва, да. Альбом «Прикосновение Нервного Меха» начал писаться здесь уже, в студии театра «Современник», у нас много театрального было. Еще частично в театре Васильева и в Останкино еще. Мы сделали театр такой, как бы внутри театра Васильева, спектакль назывался «Наблюдатель», и там речь шла о распаде рок-группы «Солнечная Система», которая представляла весь русский рок. И наша одна из задач была собрать, что на наш взгляд должна исполнять эта искусственная группа актерская, и, собственно, учить актеров играть. А заканчивался спектакль концертом «Оберманекена». Премьера была в Западном Берлине. А когда шли репетиции, к Васильеву приезжали главные на тот момент режиссеры мира. И собственно, когда театр, не спектакль, а весь театр выехал в Западный Берлин, они появились на спектакле. Одна из историй – это было приглашение от ассистентки Филиппа Гласса. Филипп Гласс делал музыку для спектакля такого главного бродвейского, когда перевернулся весь Бродвей, - «Эйнштейн на пляже». И, собственно, мы получили приглашение поучаствовать в написании музыки для кино, и вылетели в Нью-Йорк. То есть театр стал таким трамплином, чтобы туда приехать. Но не просто так приехать…

- А приехать, чтобы сделать дело. Делать дело свое.

- Сделать дело и получить гонорар. То есть, не чувствовать себя там обделенными, искать возможности в этом новом мире найти кусок сыра в этой мышеловке.

- Изначально, наверное, подразумевалось, что вы поработаете и вернетесь?

- Безусловно, да.

- А как созрело решение не возвращаться?

- Ну, тогда, на самом деле, начался обстрел Белого дома. В новостях все это выглядело жутко. Ну и, на самом деле, очень понравилось в Нью-Йорке. И нам еще поступило предложение стать постоянными резидентами CBGB. Мы пришли поговорить с Кристалом о нашем сотрудничестве и увидели на стенах плакаты людей, которых до этого мы только слушали на виниле. Мало того, пока мы говорили, зашел Лу Рид и вышел. И мы поняли, что…

- Это то место. (смеется)

- Магия сработала, да. Хотя вышел вслед за нами журнал «Театральная Жизнь». На обложке журнала «Рокада», первый официальный журнал, мы оказались там. Собственно, для чего многое затеивалось. Обмен атомами, электронными волнами внутри CBGB – это бесценный творческий университет. Это Байконур для этого жанра.

- Ну, что же, история совершенно потрясающая. Послушаем еще одну вещь, сыгранную в 97-м году. Лично для меня она немного удивительна, тем и интересней.

- Группа «Оберманекен», Анжей Захарищев фон Брауш у нас в студии. Вот эта композиция была представлена на концерте на радиостанции «Ракурс» как «Транс-Романс». Анжей, почему так хитро было названо?

- Ну, действительно, казалось, что эстетика Серебряного века, она была на протяжении долгого времени советского. С одной стороны, она была поперек того, что хотели построить в коммунистическом мире, но с помощью вот такого насыщенного эстетического вещества и талантливых исполнителей, Вертинского и прочих, она дошла и до нас. Но в таком, в общем, специфическом виде, что хотелось пропустить ее через новый пространственно-временной континиум, поэтому «транс».

- Но вот здесь была такая хитрая гитара поверх вот этого, практически классического вокала и исполнения Евгения.

- Да, безусловно. Но это была такая гитара как продолжение такого оммажа Роберту Фриппу из King Krimson, затейливому нью-вейву. Вот сейчас я собираю винил, у меня огромная коллекция, по-моему, одна из самых больших в России, 50 тысяч.

- Ничего себе!

- Да. И часть его как раз нью-вейв, который никто не слышал. Lost New Wave я называю его.

- Потерянный как бы?

- Потерянная волна, не дошедшая до нас. Хотя часть групп, она до сих пор популярна, Blue Nile, Deacon Blue, но их никто не знает в России точно. Или одна из моих любимых групп  - Bible. Но просто они стали записывать свои альбомы примерно к концу периода нью-вейва, когда наступала уже эпоха гранжа. Поэтому, с одной стороны, сам стиль к этому времени уже достиг апогея, но эпоха менялась, поэтому эти пластинки могли даже появиться в чартах, но они мало были на виду. Там есть, на самом деле, «lost соул», «lost диско», «lost хард-рок», там много «lost», но, разумеется, «lost нью-вейв» одна из самых. Именно с этого началась моя история «lost», и она растет.

- Успеваешь все это прослушать? 50 000 дисков?

- Да, но они в трех местах на Земле. Часть в Нью-Йорке, часть в Европе, часть здесь. Сегодня у меня был как раз один из «lost соула», замечательный автор, я недавно его нашел. Потом он стал вице-президентом Colambia, но до этого очень поспособствовал музыкальному прогрессу.

- Американская история длилась, но сейчас ты все-таки в России, в основном. Почему решил вернуться?

- Ну, на самом деле, я по-прежнему живу в нескольких точках планеты. Ну, почему в Москве? По понятным причинам. Во-первых, Европа…

- Европа закрыта, да.

- Закрыта. Ну, и там мало что происходит. У Нью-Йорка случилась депрессия после того, как башни упали. Потихоньку он заново во что-то превращается, но это уже не пуп земли. То есть, там вот эти энергетические линии распались. Так бывает, ничего страшного. В свое время Париж тоже был пупом земли, но потом как бы…

- Перестал.

- Да. Сейчас вот эти волны, эти линии ищут новое место. Я пожил в Китае, в Гонконге, думал, там все. Но пока нет, конечно. Я думаю, это будет Берлин. Но опять же, это предполагать невозможно, поэтому я сейчас больше нахожусь в Европе, в данном случае в Москве. Плюс в Москве у Бори есть замечательный театр. Есть идея, в нем или во МХАТе поставить спектакль по моей биографии. Сначала просто хотели сделать спектакль по песням, но потом стало понятно, что те же там встречи с Бродским, Кобейном, Лу Ридом, ну, как-то они, в общем, очень драматично выглядели. Следующий проект тоже возник – написание песен для группы «Браво». Я сейчас основной автор…

- Текстов?

- Да. Основной автор текстов последних альбомов. И у Жени была, Хавтана… Ну, в общем, он сам подошел, говорит: «Мы в «16 тонн» собираемся».  И последний альбом был тоже какой-то неудачный, видимо, по каким-то параметрам. И вот мы решили перезагрузить. Он говорит: «Хочу увидеть «Оберманекен», хочу увидеть нового героя. Не Васю, а что-то новое». И, в общем, мы начали с ним этот проект. Сначала песня «Париж», а затем возник весь альбом «Мода». Ну, собственно, что нас объединяет, это мода.  «Оберманекен» и, собственно, стиляги. И альбом выиграл в номинации «Лучший рок-альбом года». Во-первых, после сразу поменялась публика, стала 25-30 лет.

- Более молодая?

- Вообще молодая. И следующий альбом мы сделали, он называется «Навсегда». И вот недавно Женя прислал для нового альбома песню, и мы начинаем новый альбом. Это требует все-таки нахождения… Я люблю выехать куда-нибудь там на побережье. Там же как по Бродскому? «Если выпало…»

- В провинции, у моря.

- Вот, в провинции у моря, у меня там шикарная часть коллекции винильной, огромная библиотека. Но в то же время необходимо для вот такой алхимии находиться и в Москве.

- Я бы хотел еще поговорить об альбомах «Оберманекена» более свежих. Я правильно понимаю, что был довольно длинный период между «Магнетизмом», который в Америке записывался, и альбомом «Серпантин. Венеция»? Который, кстати, где писался? Тоже в Америке?

- Он писался на всех континентах, где я был. Часть в студии Сюзан Веги писалась, в Нью-Йорке,  реально лучшей, наверное, для голоса.

- Там же, где и «Магнетизм»?

- Да-да, наша такая, вторая штаб-квартира в Нью-Йорке. Часть в Европе, ну, и частично в Москве. Сейчас это позволяет технология, часть присылалась мне в wav-формате, и потом переносилась на пленку. То есть, сейчас по-другому пишутся альбомы. В общем, в этом смысле он писался довольно кропотливо, долго, но мы никогда не спешили. Я понял, что нулевые – это нулевые, и не обязательно в них существовать на тот момент.

- А почему на виниле было принято решение выпускать? Только на виниле?

- Ну, как раз мне казалось, я был уверен в этом, что надо было дистанцироваться от процесса взаимодействия вот с этим временем и пространством нулевых, и даже, в общем, 10-х. Они настолько профанировали все. Вот контекст профанский был для меня… Не хотелось в нем участвовать. И винил на тот момент был самым идеальным. Сейчас винил в моде, он есть, а тогда винил могли послушать только специалисты, только любители, и в этом был сакральный момент. Важно было вот именно Серебряный век, который мы чуть-чуть затронули… Башня из слоновой кости. Вот когда происходит вульгаризация, культуре стоит охранять себя.

- Ради чистоты искусства – можно и так, да, сказать?

- Чистоты искусства, духа, совести, культуры – всего.

- Ну, хотя альбом вышел только на виниле, в нашем подкасте прозвучит его фрагмент. Альбом «Серпантин. Венеция», 2014-й год, группа «Оберманекен».

- Итак, это был фрагмент альбома «Серпантин. Венеция». 2014-й год, группа «Оберманекен». Альбом выходил только на виниле и в цифровом виде распространялся только среди подписчиков журнала о хайфай аппаратуре - Stereo&Video. Анжей, коллабораций у тебя очень большое количество, если даже просто посмотреть твою ленту в фейсбуке, ты каждую неделю появляешься на концертах с разными людьми. То на юбилее группы Crossroads с Сергеем Вороновым, то на одной сцене – на минуточку – с Ларисой Долиной. Как такой широкий спектр получается? Ведь Воронов и Долина, да, музыканты от бога, но они на разных полюсах все-таки, а ты, получается, их связываешь.

- Ну, поэтому в названии «Оберманекен» уже заложена волшебная соль этих приключений. Мы над модой, мы над тенденцией, мы как бы «магнум опус». Очень важно собрать разные грани. И вот, допустим, современная часть коллабораций, связанная с клубом Imagine, бывшим «Кризисом жанра». Один из его владельцев, Нэш, у него была замечательная группа «Бласт», когда они начинают петь «Битлз» или что-то вокруг, они поют лучше, чем «Битлз». Грузины поют вместе и поют удивительным образом. И когда выбирали на гастроли разогревающую группу Franz Ferdinand, Blur, Галлахеры, Oasis, их открывала группа Blast Нэша. Сейчас он как бы в следующей реинкарнации, называется Nash Albert Band. Как брит-поп-группа он пел по-английски. После такого сногсшибательного успеха группы «Браво» – «Лучший альбом года», понятно, хочется сделать «Лучший альбом года - 2».

И мы начали несколько песен. Созрело уже «Шоссе энтузиастов». Писались на студии Ильи Мазаева. Воронов прислал гитару, там еще много сюрпризов, в этой песне. И она продолжает историю таких роуд-песен Боба Дилана, и называется «Шоссе Энтузиастов», потому что когда по Николо-Ямской, где я живу, идешь дальше, то попадаешь туда, где еще ни разу не был. Это песня на шоссе, где я ни разу не был, это я так представляю, что там происходит. И там вот фантастическая история - вдруг оказалось, что она очень заиграла. Это песня первая была. Потом мы сделали с Нэшем и Катей Волковой, это бывшая жена Лимонова, очень хорошая актриса, певица, и, на мой взгляд, одна из самых красивых женщин России, сделали песню. В которой мне хотелось, чтобы Брайан Ферри пульсировал не только в «Оберманекене», но и еще где-то рядом. Вот это такая брайанферриевская история, «Легкий Привкус Соли». И последняя песня, она сейчас на мастеринг уехала к Филипетти, он от U2 до Боуи всех мастерил, называется она «Как Будто Марс» и посвящена, собственно, Боуи, высадке на Марс Маска и этому маскараду, который сейчас происходит. Она писалась, когда Москва тем летом была пустая, как Марс. Вот все вместе получилось «Как Будто Марс».

- А вот та вещь, которую мы сейчас послушаем, с трибьюта «Центру», «Стюардесса Летних Линий», Шумов он тоже ведь такой, очень интересный персонаж, тоже был в Америке, тоже вернулся, у него тоже свое видение музыки и культуры. Но не так много сейчас людей из массового слушателя вообще помнят, что была группа «Центр», но музыканты, с которыми я разговаривал в этих подкастах, через одного говорят о том, как Василий Шумов повлиял на их творчество. Вот как на тебя Василий повлиял, вы же, наверное, знакомы были в 80-х?

- Ну, это, по идее, вообще был такой большой оркестр, который пел разными голосами, и пересекалось очень много. У нас, например, играл Игорь Лень на всех альбомах. Это такой московский Курехин, он играл в «Оберманекене», в группе «Центр», в группе «Николай Коперник», и одновременно у Лаймы Вайкуле и Кузьмина. Поэтому «Оберманекен» иногда звучал очень хорошо, потому что мы на ночь имели синтезаторы Лаймы Вайкуле, а утром он должен был их вернуть. И, разумеется, обменивались информацией очень быстро. Еще был на горизонте замечательный Саша Синицын, песня «ВВС» у него вошла в «Ассу», и так он тоже был в ансамбле общем. И с Васей мы пересекались, и до сих пор встречаемся, и он мне дарит новые альбомы, которые у него выходят. Но он сейчас очень социальный стал.

- Да, да.

 - И это, может быть, немножко отход от того, что было, от общих тем к таким, ежедневным темам, газетным. Но надо сказать, что, конечно, он близок. Сейчас, например, кроме музыки, он занимается еще изобразительным искусством. Но мне как раз близок тот период, когда его курировал Евгений Головин. Вот тот «Центр» во много был связан с тем, что существовал теневой такой магистр, один из лучших метафизиков, мистиков российских, московских – Евгений Головин. Но кроме этого он был поэтом и во многих песнях участвовал или полностью, или частично. И не только группы «Центр», песни на его стихи и «Браво» спело, и Скляр.

- У «Ва-банка» целый альбом был на стихи Головина.

- Да. И «Стюардесса Летних Линий», она как раз с участием Головина.

- Слушаем. Группа «Оберманекен», трибьют Василию Шумову и группе «Центр».

- Трибьют Василию Шумову, «Стюардесса летних линий», группа «Оберманекен». Анжей, скажи, совсем свежая, да, запись?

- Ну да, вот прямо роса еще не обсохла на ресницах этой песни.

- Раньше бы сказали «еще пленка дымится», но цифры не дымятся.

- Цифра тоже дымится, из нее исходит фиолетовое излучение. У цифры даже больше, чем у пленки, она вообще почти бог. Надо сказать, что дымится не только эта цифра - одновременно делался трибьют Головину. Там, мне кажется, тоже есть удачная песня, называется «Испанские Корсары». И как бы продолжая эту тему: вот эта головинская, интеллектуальная, метафизическая, эстетическая часть современной музыки, по массе причин она почти растворилась, ее почти нет. Восстановление, истеблиширование этого момента мне кажется очень важным. Я, в общем, берусь за трибьюты там, где начинают мерцать вот эти странные сияния.

- Ты уже упомянул, а я как раз хотел спросить о «Византийском Астронавте». Снова не торопишься с альбомом? Нет спешки?

- Я считаю, что мы вообще стоим в начале тысячелетия, столетия, времени. Если надо было в конце века поторопиться, и альбомы выходили каждый год, то сейчас время есть. Иногда сама история, само развитие событий, делает это неторопление еще более очевидным. В принципе, он был записан и должен был выйти вот, условно, в пандемическое лето. Не осень, не весна, я люблю лето, у лета больше пространства. Но за счет еще одного года я получил возможности, вдруг стало приходить много новой музыки, именно современной, которая, мне показалось, будет там очень хорошо существовать.

- То есть этот альбом дополняется сейчас новыми вещами?

- Те же песни, но вдруг я увидел, что здесь может возникнуть вот это, которое уже принадлежит 21 веку, и вообще не имеет отношения к предыдущему миру. Там было повторение или нивелировка того, что хотелось досказать, доделать, а тут возникает вообще новость, свежее пространство и свежее время.

- Когда теперь? Есть конкретные планы? Например, ближайшее лето или следующее? Или все идет в той волне, в которой должно идти, и спешки нет настолько, что просто это должно в какой-то момент случиться и все?

- Спешки нет, конечно, но все настолько готово, что, я думаю, к началу лета или летом «Византийский Астронавт» появится.

- Ну что же, будем ждать, будем ждать.

- Тем более, я как бы уже перехожу в цифру, «Византийский Астронавт» выйдет уже во всех разновидностях. Будет винил, мне еще последнее время нравятся кассеты компактные.

- Ух, ты!

- У них появился слушатель, особенно молодые ребята, и заново чинят магнитофоны. И появились новые магнитофоны для машин, с аналоговым звуком. Потом то, что называлось в России бобины, а так это называется reel-to-reel, и многие мои знакомые, например, группа «Новые композиторы», они выпускают альбомы и на reel-to-reel. Ну, это самый близкий формат, потому что с пленки - минуем пресс, минуем это.

- Вот на этой ленте, Анжей, тот концерт, который мы сейчас слушаем. Это тебе.

- О, reel-to-reel! Я пришел не зря.

- Абсолютно.

- Вот так работает магия. Этот аналог очень дорогого стоит. Это одна из самых аудиофильских сейчас историй. То есть иметь не винил, а собирать reel-to-reel. И группы, «Кино», например, теперь, когда выпускаются, то в том числе и на бобинах. И мой следующий альбом будет винил, кассеты, reel-to-reel. Ну, и как бы вот цифровая история. И обязательно CD. То есть, очень важна артефактность искусства. Когда искусство отделено от артефакта, оно тогда растворяется. Оно бесконечно, и очень важны рамки. Что такое музей? Это рамки, это артефакт. Когда это нарушается, это становиться частью бесконечности, и мы не можем в этой реальности контактировать с этим.

- Анжей, контактировать с тобой сегодня было огромным наслаждением. Спасибо за этот разговор, было здорово слушать твою музыку. И надеемся на музыку новую. Спасибо!

- Спасибо! Огромное спасибо! И еще раз спасибо. Потому что в этом слове есть и «спаси» и «ибо», а «ибо» есть начало почти всех восточных волшебников.

- «Дачные Велосипедистки», мы заканчиваем этой вещью, которая исполнялась в 97-м году «Оберманекеном» на радиостанции «Ракурс», наш сегодняшний подкаст.

- Кстати, когда мы заходили сейчас, я разговаривал с директором Найка Борзова. Найк Борзов только что сделал кавер на нее. И летом появится эта песня в исполнении Найка Борзова и, возможно, видеоклип.

- Все идет по кругу. Колесо сансары проворачивается снова и снова. «Оберманекен». Спасибо за сегодняшний разговор.