Выпуск #9 Дмитрий Легут

- Всех приветствую! Это Сергей Рымов, и мы в подкасте «Живьем. Четверть века спустя» продолжаем слушать концерты, которые звучали в середине 90-х на радиостанции «Ракурс». Было огромное количество интересных исполнителей, прекрасных коллективов, очень хорошей музыки. И сегодня у нас в гостях Дмитрий Легут. Дмитрий, который играл для нас очень короткие, очень запоминающиеся, выразительные блюзовые вещи. Дима, привет! Рад тебя видеть!

- Привет-привет!

- Хотел сразу спросить: Дима, где хаер? Твой роскошный длинный хаер?

- Я его остриг. Причем, не так давно.

- Вот я и смотрю. Потому что на всех фотографиях, которые я видел в интернете, на всех видео твоих выступлений хаер, как и 25 лет назад, был на месте.

- Да как-то не знаю. Надоело, да и все. Это такое, непринципиальное решение, просто пошел и подстригся.

- Все надо менять иногда. А мы слушаем концерт, который был 25 августа 1996 года. Четверти века еще не прошло, но уже где-то около того. И начинаем композицией, которая называется «Стеклотарою гремит».

- Это Дмитрий Легут, концерт на радиостанции «Ракурс». Дима, вспомни 90-е годы. 96-й, самая середина, это же начало, да, твоего творчества?

- Нет, почему? Началось раньше. Середина это, наверное, самое подвижное, шумное время.

- Когда вообще гитару в руки взял?

- Ну, как все советские мальчики моих лет, лет в 14, наверное, чтобы уже в 8-9-10 классе играть в ансамбле.

- Какие сначала в школе песни играл?

- У меня был наставник. У меня был старший брат, который был на 13 лет старше, и был очень подкован в западной музыке. И параллельно в отечественных всяких там ВИА-делах. Поэтому мы играли что-то англоязычное. Что-то из Geordie, Рода Стюарта, из Beatles что-то было, что-то из какого-то рок-н-ролла. И что-то из советских ВИА, наподобие «В школьное окно смотрят облака».

- У тебя такой непростой жизненный зигзаг. В Москве, я помню, когда 96-й год был, ты был представлен как музыкант из Удомли.

- Ну, это один из городов, где я какое-то время жил. Где, так сказать, часть моей жизни прошла, и часть каких-то важных событий случилась.

- Какие еще города? Куда тебя помотало?

- После Удомли у нас была такая забавная эмиграция в город Владимир, где мы проболтались до 2000-го года, а потом вернулись по частям в Москву, потому что (смеется), видимо, ничего умнее не придумали, кроме как попасть снова в Москву.

- Ну, то есть, Москва – это такая история, через которую все проходит?

- Ну, в моем случае, да.

- Везде музыкой занимался?

- Да, да.

- Слушай, ну вот Удомля, по названию - менее музыкальное место трудно представить, это так?

- Нет, это не так. Потому что это было очень интересное место. Сначала это был крошечный населенный пункт, в котором, да, кто-то вряд ли играл рок-н-ролл. А потом там в свое время стали строить атомную станцию, и получилась такая стройка огромная. Куда со всей страны поехали молодые специалисты разных специальностей обоего пола, и все это стало страшно весело и интересно. Люди дружили, любили, увлекались какими-то вещами, открывали какие-то клубы там. И это был очень живой, интересный город, люди жили надеждами. Но потом все сдулось, в общем, как это бывает.

- Удомельский рок-клуб был?

- Нет, рок-клуба не было. Не было нужды как-то это формализовывать. Потому что был круг людей…

- Музыканты были?

- Да. Был круг людей, очень динамичный, веселый.

- 96-й год, ты попал в Москву. Вот песни, которые мы слушаем, это, извини за банальный вопрос, какой этап твоего творчества?

- Это еще зрелая такая молодость. Когда энергии много, когда песен писалось много. В то же время глубокой ответственности, за то, что выдаешь, еще не ощущаешь, как в зрелые годы. Сейчас бы я этого не написал бы, наверное, а тогда вот…

- Почему? Как-то слишком безответственно, слишком легко?

- Нет, почему? Просто я сейчас слушаю это и могу сказать: «О да, вот это место просто замечательное, а вот это, вот это и вот это – никуда не годятся». Лучше я сейчас не могу, а так же  - нельзя, поэтому я особо ничего и не сочиняю.

- Понятно. Давай продолжим с музыкой с концерта на «Ракурсе». «Гости ушли».

- Ну, вот такая маленькая миниатюра - «Гости ушли». Дима, ну вот совсем маленькая – минута с хвостом. У тебя вообще такие получаются, особенно в тот ранний период, миниатюры, зарисовки. Согласен?

- И это хорошо! Это хорошо. Скорее, равняюсь, я не знаю, например, на формат ранних «Битлз». Да, это короткие вещи. Сейчас у меня вкус изменился, я слушаю граммофонные пластинки. Там вообще хронометраж одной стороны обычно не превышает трех минут. Ну а чего растягивать? Если бы я придумал «Богемскую рапсодию», то она была бы длинная, а так…

- Ну вот, две вещи мы уже послушали, наверняка, у кого-то такие ассоциации, что вот где-то что-то тут от Майка, где-то что-то от Дилана. И у них тоже есть достаточное количество вот таких вот коротких, емких зарисовок. Но в то же время у Дилана – Like а Rolling Stone, и куча еще эпичных вещей на 7, на 8 минут. Все это с такой длинной, длинной, длинной поэзией. У Майка тоже - «Сладкая N», «Уездный город N», десятиминутная практически вещь. У тебя не было попыток?…

- Была. У меня была попытка, но она как бы, понимаете, немножко закончилась комично. Потому что меня есть песня под кодовым названием A Day In The Life, она сделана по этому образцу. Это полтора аккорда, разыгранных по блюзовому образцу, и текст, текст, текст, текст. Он оказался самым длинным, но в итоге, по-моему, каким-то четырехминутным.

- До 10 минут не дотянул?

- О-о-о, нет, нет. Эта крутизна мне не доступна.

- Но песня-то классная?

- Ну, я надеюсь, что да, неплохая. Надеюсь, что неплохая.

- Но это кодовое название - A Day In The Life? Она на русском?

- Она вся на русском. Это единственная фраза в ней, которая на английском. Ну, это, знаете, еще как воспоминание. У  Beatles есть такая песня… На чем там, я забыл?

- «Сержант».

- «Сержант», да.

- Ну, вот влияние Майка, мне кажется, прямо очень чувствуется. Это твой любимый из отечественных рок-исполнителей?

- С Майком такая хитрая история. Я очень люблю Майка, хотя я сильно вижу, наверное, все его слабые, негативные стороны. Особенно его влияние на меня любимого. Я неплохо пел, когда мне было лет 17-18. Я и 25 лет назад пел еще более-менее. Потом вот, наслушавшись этих вот гундосых людей, я, в общем, стал петь плохо. И уже хорошо я так никогда и не научился. То есть, у меня изначально образцами были, я не знаю, «Битлз» те же, ну а потом вот эти вот… Ну, Майк, конечно, да. Я люблю его больше всех из наших рок-музыкантов, хотя понимаю, что музыкально все его творчество оформлено ужасно, но он очень мне как-то… Не знаю…

- Ну, вот с Майком интересная история. Если, например, в конце 80-х, когда мы с тобой были совсем молодыми, Майк был прямо рок-титаном, то сейчас он как-то из публичного поля выпал. Мне кажется, что это было такое звено, соединяющее очень многое. Майк ведь сам дал толчок огромному количеству людей, которые стали заниматься творчеством. И тебе, в том числе.

- Я не знаю, кому он дал какой толчок. Наверняка, да, для многих, наверняка, он важен. Но вот это вот пресловутое, как ты сказал, публичное поле или что – ну, не очень хорош он для него оказался. Вот и все. Его почти забыли. Почти забыли.

- К сожалению, да.

- Может это нормально. Потому что вот тому, кто будет искать, кто будет дергаться, копошиться, тому выдадут Майка Науменко для ознакомления. А для остальных будет что-то похреновее, так вот, извините за выражение.

- Ну, вот из отечественных музыкантов, кроме Майка, кто еще оказал на тебя влияние?

- Я не знаю, я не знаю. Я вообще в этом плане очень… Меня нельзя спрашивать, что мне нравится, потому что я начну все ругать, делать брезгливое выражение лица. Я бы назвал еще одного человека, который, мне кажется, особенно в тот период, был очень крут – это Федя Чистяков. Он не близок мне ни по форме и даже, наверное, по содержанию, но он был такой чумовой, что, конечно, оторвать глаз я не мог. И ушей. Хотя мне не хотелось никогда так же звучать. Похоже на Майка звучать хотелось, потому что Майк, он такой квадратный, блюзовый человек. А так, я не знаю, не знаю…

- Давай вот про тот жанр, в котором ты делаешь музыку. Сейчас мы слушаем 96-й год, ты тогда бы мог сказать: я исполняю блюз?

- Я бы мог сказать, что я исполняю блюз, (смеется) но это было бы такое, страшно самонадеянное заявление. Потому что я не очень понимал, что такое блюз. Я проверил на себе - нужно много потрудиться и подумать, чтобы немножко понять специфику этого жанра.

- Но, тем не менее, вот эта блюзовая основа, она у тебя была?

- У меня было…  Влечение у меня к нему было просто. Я даже в «Битлз» предпочитал Леннона, потому что он более квадратен и более, наверное, все-таки блюзов.

- А ты еще называешь свой жанр «комнатным роком»?

- Нет. Ну, это симпатичная формулировка, но все равно это понты, честно говоря. Все это понты.

- Но расшифруй, тем не менее. Ведь это было и в разных интервью, и как-то пошло так: Дмитрий Легут - комнатный рок.

- Ну, вот мой первый компакт-диск так же назывался, который я тебе не подарил, потому что его не осталось больше, ни одного экземпляра. Нормальный термин, потому что я уже тогда понимал, что самая творческая форма существования – это сидеть в своем углу и тихонечко играть на гитаре. Потому что все остальное – это уже достаточно такие, попсовые дела. Рассчитывать на то, что кто-то станет тебя за это безумно любить, платить тебе за это деньги и говорить, что ты молодец – это наивно, это неправильно. Не ради этого все затевается.

- Окей. Едем дальше. Концерт на радиостанции «Ракурс», Дмитрий Легут, «Выбери день».

- Дмитрий Легут у нас в гостях. Послушали вещь «Выбери день». Дима, как-то менялся с годами стиль игры на гитаре?

- Ну, он как-то уточнялся. Мне в этом плане повезло, я интуитивно довольно рано понял, как мне нравится играть на гитаре. Я только потом узнал, что это называется «фингерпикинг» и так далее. Ну, вот непонятно с чего, откуда взялось это желание - играть несколько линий одновременно. А потом вот, когда я уже увлекся ранним блюзом и регтаймом, все эти вещи я обнаружил в этой стилистике. Очень этому обрадовался, начал разбирать всякие ноты-табулатуры, чем до сих пор, собственно, продолжаю заниматься.

-Вот ты уже упомянул, что стал лучше понимать, что такое блюз, только что – про ранний блюз. Ты увлечен, насколько я знаю, таким блюзом – корневым. Вот что это такое? В чем суть твоего увлечения? Что ты слушаешь? На чем? Как?

- Я как-то постепенно сползал в эту стилистику. Дело в том, что в этом была логика своя. То есть, весь этот роковый мейнстрим, который мы все слушали, мы были как-то слабо информированы, сами не интересовались, откуда  эта музыка взялась. У нормального рок-приверженца наших лет было такое впечатление, что рок – он так вот, хоп, и появился. И вот он вот такой рок, вот прямо с этого дня и вот до этого. А потом, когда я начал лезть во всю эту блюзятину, был, конечно, поражен, что степень заимствования роком того, что было, допустим, в американском фольклоре, она просто чудовищная. Мы вспоминали сегодня про Nobody's Fault But Mine, которую «Цеппелины» еще имели совесть подписать своими менами, это очень забавно. Это вещь, которую еще в 25-м или 26-м этот слепой Вилли Джонсон записал. И таких примеров - огромное количество. Я сейчас становлюсь болтлив, потому что этот вопрос, он меня занимает. В общем, я стал слушать блюз…

А-а-а! Потом мне еще это самое… Когда я стал работать в журнале «Шансон - вольная песня», ну, надо где-то было работать, то мне один рекламный работник этого журнала подарил компакт-диск Тампы Реда. Это такой знаменитый блюзмен, довоенный. Это был один из этапов. Потом я стал сам покупать эти компакт-диски. Ну, а потом я дошел до того, что захотел это слушать на пластинках. Потом мне еще сказали, что… С Умкой я разговаривал, говорю: «Вот я размечтался, интересно пластинку настоящую граммофонную найти какого-нибудь блюзмена столетней давности». То есть, я считал, что это совершенно небывалая вещь. Она говорит: «Да нет, можно купить, да еще за какие-то подъемные деньги». И меня так потрясла эта мысль, что можно что-то подобное купить. Ну, я купил уже много чего. То есть, на сегодня у нас старая немецкая виниловая техника, ламповый усилитель, проигрыватель, и мы слушаем. И на 78 оборотов фонотека, блюзовые эти пластинки.

- А где ты их берешь?

- Ну, во-первых, мы ездим и лопатим всякие эти блошиные рынки, где только можно. Честно говоря, вот как раз блюз сельский найти на блошиных рынках почти невозможно. На него слишком много людей охотится, поэтому его найти сложно. Буквально несколько пластинок мы нашли за всю историю наших с женой поисков. А в основном это eBay. На eBay это все продается, и я достаточно опытный покупатель, потому что иногда там за маленькие деньги можно выследить что-нибудь большое.

- Есть ли у тебя какие-то люди, которые разделяют твои увлечения? Какое-то сообщество любителей вот этого корневого блюза, с которыми бы ты общался, менялся пластинками? По субботам садился совместно слушать какие-то новые записи?

- Это как один хороший человек, который увлекается пластинками, но не сельским блюзом, мы с ним дружим, мне однажды по телефону сказал: «Мне тут рассказали, есть один чувак, который занимается сельским блюзом в первых изданиях. Подкованный, серьезный человек». Я говорю: «Ну, здорово, кто это, расскажи?» Он говорит: «Я расспрашивал людей, которые мне это рассказали, удалось выяснить  - это ты!» (смех) Так что с кругом как-то не очень, но ничего страшного.

- У тебя среди инструментов есть гитара с резонатором. Что это за гитара?

- Ну, это, наверное, такие, символизирующие ранний блюз резонаторные гитары фирмы National. И мне вот однажды возжелалось, значит, такую гитару заиметь. И я со своим замечательным другом из Америки, значит, стали мы искать такую гитару по интернету. Но выяснилось, что найти такую гитару… Они, во-первых, стоят очень дорого, а во-вторых, их часто продают в таком виде, который требует ремонта, чудовищном. Во-первых, этот ремонт будет бесконечно дорог, а во-вторых, неизвестно, что ты все-таки получишь на выходе, гитара – это такая капризная вещь.

И однажды нам попалась гитара, ему, моему другу, потому что я-то тут, а он там, попалась гитара за какие-то маленькие деньги, и гитара на вид была просто замечательная. Ну, он схватил машину и помчался к этим людям куда-то в другой штат. Оказались, что это такие трогательные муж и жена, которые коллекционируют эти National, мандолины у них там, укулеле. И почему-то одну гитару они продавали.  И она оказалась в отличном состоянии, после ремонта, и они ее дешево продавали. А этот мой друг – он очень опытный покупец-продавец, с талантом. И в гитарах хорошо разбирается, и в торговле. И он так чудесно им проехал по ушам, что это такой вот парень Дима из России, который так вот любит американскую фолк-музыку, что они еще скинули в цене. И в итоге я стал счастливым обладателем этого National, в полностью рабочем состоянии. Он середины 30-х годов.

- Ты используешь его на выступлениях, на записях?

- Естественно. Дело в том, что у меня сейчас почти нет выступлений, а так, да, я его записывал. Причем, у меня записан альбом у знаменитого нашего Яна Сурвило. Он записан на пленку, это изначально аналог. На ноймановский микрофон такой, 70-го года. И в основном я писал его на этом National. Хотя там есть еще Gibson в некоторых номерах. И было безумно интересно записывать этот National, с хорошим микрофоном, на аналог. Это очень интересное занятие.

- Но ты же еще и на губной гармошке играешь?

- Ну, я играю на губной гармошке совсем немного, и в этом альбоме ее нет.

- Вот я и хотел как раз спросить.

-Нет, ну, я обязательно, как-то, где-то, еще использую это. Но я не Джимми Рид, у меня это редко.

- Давайте еще одну вещь послушаем. Дмитрий Легут, живой концерт на радиостанции «Ракурс», «Дохлая собака».

 - Дмитрий Легут у нас в гостях, слушаем живой концерт. Август 96-го года - это время когда была сделана запись. Дима, вот ты только что сказал, что занимался журналистикой, причем, в журнале, который был посвящен шансону. Как так получилось?

- Ну как? Кушать нечего было, была нужна работа. То была на тот момент не худшая работа, как мне казалось. А то у меня были варианты в Подмосковье крыть крышу какую-нибудь, в конце которой тебе говорили: «Ребята, а вы ничего не заработали». Поэтому уж лучше в журнале «Шансон». Ну, а потом, это был такой, очень интересный опыт.

- И как ты к этому жанру в итоге относишься?

- Я плохо отношусь к этому жанру.

- Почему?

- Ну, это глубоко неправильное, глубоко пошлое понимание, мне кажется, человека и жизни. Вот что я хочу сказать.

- Это касается вещей с условно тюремной тематикой или вообще всего, что  у нас называется шансоном?

- Нет, тематика – это другой вопрос. Тематика, она любая имеет место быть. Если существует тюрьма и люди в тюрьме, то тюремная тематика - это абсолютно нормально. Об этом всегда люди говорили, пели. Просто одно дело, когда это традиция какой-нибудь каторжанской песни 19 века, а другое – это то, что покатило в 80-е годы. Это роняет человеческое достоинство, если вы меня понимаете, во многом.

- А скажи, тебя не называли никогда бардом?

- Называли, конечно. У нас же человек с акустической гитарой - это точно бард.

- И вот к этому ты как относишься? Потому что мне кажется, что бардовская песня и то, что называется «шансон» - это вообще разное. Да?

- Бардовская песня… Ну, я тоже к ней отношусь… Не знаю, немножко так сословное желание поиронизировать на тему бардов. Хотя, на самом деле, и рок, и бардовская песня, уже можно сказать, дело прошлое, и можно сказать много теплых слов о бардовской песне и каких-то ее представителях. Хотя в целом, в массовом смысле, это, конечно, черт знает что.

- Ты сейчас сказал, что концертов, выступлений практически нет, но сейчас их, на самом деле, ни  у кого практически нет. А вот в допандемийной, нормальной жизни, где выступал, для кого? Что это было: концерты, фестивали, квартирники?

- Нет, у меня это никак не связано с этой эпидемией. Потому что у меня это сошло практически на нет уже давно. Я не знаю, наверное, надо предпринимать какие-то усилия для того, чтобы выступать. Надо, я не знаю, дружить со всеми, общаться. А у меня как-то все наоборот, я ни с кем не дружу, ни с кем не общаюсь, и никаких усилий не прилагаю. Я пытался самостоятельно делать какие-то регулярные выступления, ну, по образцу, может быть, каких-то блюз-ривайвлов 60-х годов, когда просто в каких-то кафе играли акустику. Я очень упорно это делал, но это не пользуется спросом, скажу честно, (смеется) не пользуется.

- Ну, вот эти выступления, они какие-то деньги приносили или это не о том?

- Нет, не приносили они никаких денег. И вообще, вся моя музыкальная деятельность приносила очень мало  и очень редко какие-то деньги. Я помню, только когда в первые разы выступал в Америке, ну там была пара концертов, за которые, действительно, я увидел корзину с мятыми долларами, которая меня приятно поразила. Ну, хотя потом, когда разбираешь эти доллары… Ну, западные люди, они жмоты, они все платят, ну при этом никто не платит много. Это будет по одному доллару, и когда пересчитаешь, (смеется) получатся-то не шибко много.

- Если корзина полная, то хотя бы на вид приятно. Скажи, у тебя же был опыт не сольного, а такого коллективного исполнения, «Легут и Ко» была же группа? Почему дальше не пошло?

- Ой, дальше пошло. На самом деле, я только сейчас задумался, эфир – это август 96-го?

- Да.

- Это самое начало самой безумной, на самом деле, жизни. То есть, это как раз переезд во Владимир, и «Легут и Ко» там в каком-то виде просуществовала годик, а потом перековалась в такую группу, которая называлась «Совместное предприятие». И это была очень недурственная группа.

- Как звучала?

- Тяжеловато звучала. Такой электрический, примоченный такой блюз-рок. Там были два хороших гитариста. Хорошая была группа, но из-за раздолбайства, наверное, в первую очередь, моего, эта группа просуществовала, по-моему, меньше года. Мы, правда, записали несколько песен, наверное, пять или шесть, вот они на моем первом альбоме присутствуют.

- Но это было во Владимире?

- Да, это было во Владимире. А потом начался какой-то… Вот какие-то этапы бывают, в какой-то момент начинает все получаться, прет какая-то энергия, люди как-то объединяются, что-то делают, фонтанирует это все. Я помню, там, во Владимире, мы играли на какой-то танцплощадке, а в это время приехали какие-то хипы американские, с такими бородами, как у «Зи Зи Топа», с какими-то барабанами индийскими. Они залезли на сцену, их подзвучил наш Дима Глушков, и они стали играть с нами. И я стоял на сцене, и у меня было ощущение, что у меня сейчас голова оторвется и улетит куда-то в небо просто. Это был какой-то…  Просто в 68-м году с людьми такие вещи творились. Хотя, кроме вино-водочных изделий, мы ничего не принимали, но ощущение было очень странное. А потом… Вот это все получалось-получалось, а потом, бам, и перестало получаться что бы то ни было. Какой-то чудовищный упадок, какая-то смерть просто.

- И это все в течение года?

- Нет, подольше, подольше.  Это вот где-то 96-97-й. Это еще было, рвались бомбы, еще все происходило. Потом в 98-м вдруг стало хуже, и все хуже, хуже, хуже, а потом все стали сидеть по углам, пропадать, кто-то помер, кто-то уехал. И в 2000-м году уехал я сам. Было очень плохо и ничего не происходило.

- Слушай, известно, что во Владимире начинала, да и до сих пор существует группа Blackmailers, которая теперь «Рекорд Оркестр». Ты с этими ребятами знаком?

- Так в «Совместном предприятии» играл на гитаре Леша Барышев, это как раз главный человек из этого «Рекорд Оркестра». Он здорово играл, и он человек очень целеустремленный, профессиональный, уже даже в  то время. Но то, что они сейчас делают, я не очень понимаю, что они там делают, но я очень рад – они, похоже…

- Ну, они вылезли, по крайней мере.

- Они, похоже, получили то, чего хотели, и я за них рад. Леша был еще тяжелее, ему нравилось играть всяких там Black Sabbath, T-Bone Walker  очень любил. Целеустремленный человек, профессионал.

- Давайте дальше слушать концерт. «Утренний блюз».

- Дмитрий Легут в гостях у подкаста «Живьем. Четверть века спустя». У микрофона Сергей Рымов. Дима, вот в тех ранних вещах, которые мы сейчас слушаем, это 96-й год, алкогольная тематика так сквозит. Почему?

- Ну как? Потому что это было совершенно такое, пропитанное алкоголем существование. Поэтому и сквозит.

- Изменилось что-то?

- Да, слава богу, изменилось.

- Ну, а вот к тем песням, которые где-то про непростое утро, где-то про веселый вечер, ты сейчас как относишься?

- Иногда это изложено талантливо, иногда - не очень. Я, в принципе, к этому времени отношусь… Вот, некоторые люди любят как-то так: «Ох, вот молодость! Ах-ах!» Мне моя зрелость нравится в сто раз больше, чем молодость.

- Ну, давай тогда поговорим уже о более позднем творчестве. Вот только что мы о владимирской группе побеседовали, о том опыте такого, коллективного музицирования. А дальше, как я понимаю, после того как все развалилось, ты продолжил сольно?

- Ну, как сольно? Я продолжил… По мере своих хилых сил я продолжил жить как-то. У меня долго не было никакой деятельности музыкальной. Нужно было как-то выживать. Я на два года забросил гитару, я на ней не играл вообще. Я просто в какой-то момент сделал такой… Я, значит, прекратил кирять, прекратил играть на гитаре, стал работать. Мне потребовалось два года, чтобы понять, что сочинение и исполнение песен, игра на гитаре, они вполне жизнеспособны без того образа жизни, которой я вел долгое время. (смеется) И даже прекрасно без этого обходятся.

- Хочу сказать, что это, еще задолго до того, как ты начал заниматься музыкой, понял Элис Купер, который завязал где-то в середине 80-х, и у него после этого открылось второе дыхание. И он очень многим помог завязать и, в принципе, просто людей спас. Ну, вот несколько дисков сейчас на столе лежит, обязательно послушаю, дай бог, может быть и не раз. Что здесь за материал? Как ты их записывал? Где они выпускались? Что это за этап творчества?

- Первый диск, который называется «Комнатный рок». У меня не было надежд, что я когда-то буду что-то издавать, но просто появился человек, который спросил, не хочу ли я издать свои записи. Я сказал, что у меня записи хаотичные какие-то где-то есть. И вот он сказал: «Давай издадим». Он был каким-то юристом, составил какой-то хитроумный, значит, договор…

- Попал в кабалу?

- В какую кабалу? Я просто понимал, что как-то наступить на мои права невозможно, потому что моих прав вообще нет в этой ситуации, не существует. Поэтому я, не читая, подписал этот договор, он заплатил деньги, и все это было издано. Но там случилась такая вещь, что этот человек погиб. Ну, это было время какое-то странное, я не знаю. Вот, мне подарили авторский ящик, 200 экземпляров этого диска, а больше я его и не видел никогда. Вот эти 200…

- А куда он разошелся? Это же явно далеко не все, что было напечатано?

- Понятия не имею. Конечно, да, там тысяча какая-нибудь была напечатана. Не знаю, куда он девался. Вот это был первый альбом. И он, во-первых, состоял из записей вот этой группы электрической, «Совместное предприятие», а во-вторых, там был записан я один Дмитрием Глушковым во Владимире. Это была вот тоже такая же акустика под гитару, и она была как-то естественно записана. То есть, мы сели в студии, и не по разные стороны вот этого окошка, а по одну сторону, и так медленно, спокойно записали десяток вещей. Без тяглова, без напряга, когда я вот я пишу по сто тейков одной вещи. И он такой кривоватый этот альбом, но он, наверное, очень естественный какой-то. А эти уже, ну, я записывал… Первый альбом — это первая попытка писать акустику как раз с Сергеем Ляпуновым. Потом я писал… Есть такой писатель, журналист и музыкант к тому же – Андрей Трушкин, у которого есть своя студия. И вот мы подружились и писали у него дома. Я не знаю, что сказать об этих альбомах. Они неконцептуальные, я не очень верю в эти концептуальности. Знаете, накапливается какое-то количество песен, записываешь их в каком-то едином формате, расставляешь, руководствуясь какой-то логикой, которую сам придумываешь – вот и компакт-диск. (смеется)

- Ну, и вот сейчас новый альбом, о котором ты уже упомянул в двух словах. Давай теперь поподробнее. Ну и будем слушать кое-что из нового.

- Концептов никаких нет. Это просто то, что в последнее время я играл. Это то, что было интересно играть. Половина вещей – это вещи… Ну как? Вот формально люди их подписывают как авторы в блюзе, но на самом деле говорить о серьезном авторстве нельзя, потому что это такие народные дела, заимствования. Как минимум половина материала, это вещи, которые музыкально я не могу назвать своими. Я даже знаю, откуда я это взял. Тексты мои, да, хотя многие куски текста, они тоже являются переводами каких-то негритянских присказок, и я ими иногда даже горжусь, когда что-то удается. Там есть вещи, которые я взял у моих любимых, есть такие артисты. Блайнд Блейк – это просто великий регтайм и блюзовый гитарист. Потом другой слепой – Блайнд Бой Фуллер, тоже великий человек. Джим Джексон. Миссисипи Джон Херт. Вилли Браун.

- Нормальные соавторы.

- Да-да. (смеется) Надеюсь, да, что я там пролез как-то гармонично.

- Но про Долгопрудный – это явно не перевод?

- Это Джим Джексон, Kansas City Blues . Хотя он аранжирован совершенно иначе, поэтому можно смело говорить, что музыка Дмитрия Легута. Хотя эта музыка, на самом деле, ну, ее можно найти  в вариантах, наверное, ста.

- Давай послушаем. У альбома, кстати, есть название?

- Наверное, это титульная вещь. Рабочее название – «Долгопрудный блюз».

- То есть, по сути, мы слушаем заглавную?

- Типа того, да.

- Отлично, поехали.

- «Город Долгопрудный», Дмитрий Легут. Это уже не концерт на радио «Ракурс», это практически титульная вещь с нового альбома. Вот это как раз звук резонаторной гитары 30-х годов, да?

- Да.

- У меня такое ощущение было, когда я сейчас слушал эту вещь, что здесь такой как бы кантри-блюз.

- Да, да. Это вещь практически Джима Джексона, Kansas City Blues, главный его хит. Гармония с мелодией заимствованы, а аранжировку придумал я.

- Не скопировал?

- Да.

- Альбом записан полностью в аналоге?

- Да.

- Это принципиальное решение?

- Ну, мне просто  хочется приблизиться к этой эстетике, только поэтому. Я не думаю, что многие люди обратят на это внимание. Собственно, какие многие люди? Мне некому показывать этот альбом. Но я, тем не менее, намерен его издать на виниле. То есть, сделать такой полноценный лонгплей, взять его в руки и сказать: «Вот он, я его сделал». Что делать с ним дальше, я понятия не имею. Я буду его там кому-нибудь дарить потихоньку, ну и все.

- Ну, напечатать винил – это затратная история.

- Неважно, господи. Самое трудное я уже сделал – сочинил и записал.

- Много времени потратил на запись?

- Да, много. Потому что, собственно говоря, ни фига я не гений, приходится компенсировать трудом.

- Это все было в пандемию?

- Нет, я начал раньше даже. Он с год лежит уже законченный, и сейчас я записываю уже какие-то другие вещи. Какие-то инструментальные дела записываю сейчас. Пожилые люди занимаются какими-то странными вещами. (смеется) Например, я встретил человека, он лучший друг и однокурсник моего покойного брата старшего. И вот я с этим человеком списался, мы стали общаться. Мне очень понравился этот человек, он умный, интересный, хороший человек. Помимо всего прочего, оказалось, помимо того, что он собирает материалы о «Битлз», он еще играет на гитаре и сочиняет. И вот он мне показал свои сочинения инструментальные, и мне стало так интересно, что я решил два произведения записать. У нас появился проект – условная граммофонная пластинка, две стороны, две пьесы. Это масса времени, масса работы. Зачем я это делаю, я затрудняюсь объяснить, но я получил много всяких впечатлений, ощущений. И сейчас у меня есть эта запись. Мне бы хотелось ее когда-нибудь издать, действительно, на граммофонной пластинке.

- А это реально сейчас - 78 оборотов выпустить?

- Реально. Причем, на нескольких заводах в мире их делают. Один завод в Америке делает настоящие, еще не виниловые 78-пластинки, а шеллачные. Из чего там этот шеллак делают? (смеется) Из каких-то жучков, паучков каких-то, но они их реально делают. Правда, у них это очень дорого стоит, но это настоящий шеллак под стальную иглу.

- Здесь уже нужен спонсор, понятно. Скажи, этот альбом ты же не только мне показывал, наверное, многим людям. Какая реакция?

- Отличный вопрос, на самом деле. (смеется) То есть, у меня оставался еще какой-то круг общения до последнего времени, каких-то исполнителей. Такое творческое объединение под названием «Акустическая ассоциация» существует, и вот я решил, значит, показать альбом. Причем долго думал, кому показать. Выбрал двух, по-моему, людей, или трех. Нарезал, значит, человек на болванке в CD-формате этот альбом, я его отнес, вручил трем разным людям, - и никто из них мне ничего не сказал, не позвонил. (смеется) Вот эта индивидуализация существования - она только усугубляется. Я не в обиде на этих людей, скорее всего, им просто не до того. Они его, может быть, потеряли где-то, забыли. Потому что они хорошие, вежливые люди, они бы не поскупились на доброе слово, - они просто забыли.

- Ну, давай еще одну вещь послушаем с нового альбома. И у нас в подкасте есть возможность оставлять комментарии, если кто-то из тех, кто этот эфир будет слушать, прокомментирует коротенько, я думаю, Дим, тебе будет интересно это прочитать. Итак, еще одна вещь, она называется «Сергей Ляпунов».

- Песня называется «Сергей Ляпунов». Дмитрий Легут, с нового альбома. Дима, в двух словах о том, кто такой Сергей, потому что песня, как понимаю, биографическая?

- Ну да, наверное. Правильное название этой песни - это вот в стилистике как раз этих блюзовых черных дядек, когда они сочиняли песню памяти какого-нибудь умершего коллеги. Если у нас – «памяти поэта», «памяти пианиста», то у них  - the death of somebody. И вот эта песня  - это как бы the death of Сергей Ляпунов. История такая. Работая в этом «Шансоне», значит, чудесном, я познакомился со звездой шансона Славой Бобковым, ныне покойным. А у этого Славы Бобкова оказался товарищ – Сергей Ляпунов. Они когда-то в музучилище вместе учились. Это оказался, на первый взгляд, такой брутальный, грубоватый чувак. На шансонного сильно смахивал, и внешностью, и повадками. Но он оказался человеком со вкусом, человеком с достоинством, человеком с набором качеств, которые вот привлекают. И мы стали с ним дуэт делать. И нам было это интересно. Мы возились, он там ковырялся с моими песнями, придумывал вторые партии. Ну а потом он через свой буйный нрав и склонность к алкоголю попал в плохую историю, в результате которой погиб. И это один из тех людей, которых, знаете, вот как-то не хватает в жизни. То есть, вот все вроде хорошо, но вот был бы еще Ляпунов, которому можно позвонить, приехать в гости, а его нет. Ну, вот и сочинилась эта песня.

- И песня хорошая. На самом деле, это был мой выбор. Я очень рад, что ты согласился дать песню с нового альбома. Потому что она показалась мне такой человеческой, с одной стороны, а с другой стороны, какая-то при этом каноническая.

- Ну, это песня, вообще-то, Блайнда Боя Фуллера, и изначально она вообще не об этом. То есть, в оригинале эта песня называется Meat Shakin' Woman, про их этих черных красавиц, на которых трясется мясо. В отличие от оригинала, характер сильно изменен.

- А у тебя же есть еще литературное творчество?

- Нельзя сказать, что у меня есть литературное творчество, просто я в эти игрушки играл. Это было интересно. Мне кажется, что какие-то дела даже удались как-то. Забавно и неглупо какие-то вещи получились, но я давно этим не занимаюсь. Две таких маленьких игрушечных книжки в свое время сделал. Одна книжка была, она содержала прозаические такие повествования о некоем Иване Степановиче Табуреткине, как он попадает во всякие фантастические ситуации. Предполагалось, что это будет смешно и со смыслом. Другая книжка была с маленькими стихотворениями, она называлась «Протоколы сиамских близнецов». Это были маленькие  стихотворения, которые типа придумали два брата-близнеца. Они были гаишники, они сочиняли стихи, как люди думают о всяких либидных вещах, отвлекаются и гибнут на дорогах. Вот об этом была книжка. Глумеж такой. Знаете, когда был возраст такой, была охота к этому безумному смеху.

- А, вообще, ты свое творчество считаешь ироническим? Потому что вот много вещей, они прямо с явной иронией. Не все, естественно.

- Ну, должна быть, наверное, ирония. Чувство юмора это такая вещь, которая должна присутствовать, оно является неотъемлемой частью жизни. Чувство юмора когда люди не используют? Вот хэви-метал не использует чувство юмора, писатель Кафка не использует чувство юмора. (смех) Но в основном, по большей части, лучше пользоваться.

- Ну, давай послушаем еще одну вещь с концерта на радиостанции «Ракурс». Дмитрий Легут, август 96-го года.

- Ну, вот такая, мне кажется, очень ироничная вещь. Согласен?

- Ну да, да.

- У тебя, вот я прочитал в одном из интервью, меня такая строчка заинтересовала: «Мои песни лузерские. Для тех, кто преуспел в жизни, от них никакого толка». Это было сказано с таким легким стебом или это серьезная твоя позиция?

- Да какая там позиция? Я вообще боюсь всех этих интервью. Жаль, что они были. Потому что я понаговорил кучу всякой глупости. Сейчас бы я не стал всего этого говорить. Лузерские? Да черт их знает, лузерские они или нет. Я не знаю. Я, чем старше делаюсь, тем меньше знаю, и как-то спокойнее становится.

- Я просто хотел тебе сказать в ответ на эту строчку, что мне кажется, что ты человек, который занимается любимым делом. И если у тебя есть эта возможность, и у тебя это любимое дело есть, то это совершенно точно значит, что ты не лузер. Неважно, на какой машине ты ездишь, где живешь, в какие заведения ходишь. Все, точка. Потому что это значит, что у тебя есть твой внутренний стержень, который ты, во-первых, нашел, во-вторых – не теряешь.

- Ну да, это есть в жизни. Тут еще надо учитывать, что с годами у меня появилось еще много вещей, очень важных в жизни. То есть, если говорить про 96-й год, то там ничего и не было. Там было только это.

- Ну, они все равно как-то вытекают из жизни. Жизнь – это такая последовательность событий. Не было бы 96-го - не было бы 2000-го, не было бы 2020-го.

- Естественно. Все очень интересно так заплетается, очень интересно.

- Я обычно в конце подкаста спрашиваю гостей «что ты сейчас слушаешь?», но ты уже много рассказал о том, что ты сейчас слушаешь. Кроме корневого блюза, у тебя есть еще какие-то пластинки, записи, что ты еще слушаешь?

- Хороший вопрос. Это как наш общий знакомый Качанов Андрей…

- Которому, кстати, большой привет!

- Большой привет Андрею, да. Он как-то, посмотрев, кого я слушаю сейчас, сказал: «Ну, это уж совсем, совсем уже плохо!» Когда он услышал эту Элизабет Коттен, такую старушку из Северной Каролины. По аналогии хочу сказать, вот странные вещи могут интересовать. Я сейчас очень увлечен, есть такой мастер художественного свиста, Ефим Максимович Нейд, вот у меня есть три его граммофонные пластинки. Он сам не позаботился об увековечении своей памяти, и никто другой не позаботился. Поэтому я нахожу какие-то огрызки в интернете, какие-то упоминания. А это тот человек, кстати, который свистел «Не кочегары, мы не плотники…». Он свистел везде, где надо было свистеть. Его приглашали, он был главным свистуном Советского Союза.

- А другие вообще были?

- Были. Была там эта женщина, такая Таиса Савва, которая свистела. У нее главный хит был «Танго соловья», суперская вещь. Были люди. Но как сказал Кобзон в интервью «Эхо Москвы» в 2007 году, он сказал: «Ко мне обращался этот человек, чтоб мы ему там какую-нибудь школу открыли. А ему школу не открыли. Он умер, и теперь этого жанра в стране нет».

- Что с сайтом legut.ru?

- Ничего. Я не заглядывал туда много лет и не хочу заглядывать.

- Там пусто, а когда-то он был.

- Да? Ну и слава богу, что его нет. Зачем он нужен?

- Какая-то форма поделится своим творчеством. Возможность.

- Если кто-то захочет что-нибудь услышать, он может ко мне обратиться, я ему все-все представлю. А так, пытаться себя навязывать кому-то я не хочу. Это бессмысленное и унизительное занятие.

- Какие дальше планы? Вот ты уже сказал, что ты сейчас инструментальными вещами занимаешься.

- Не только инструментальными. Но инструментальными интересней, потому что когда ты сочленяешь слова, у тебя больше шансов какую-нибудь ерунду налепить. Музыка – она как-то сама себя редактирует. Я отдаю себе отчет в том, что когда-нибудь не станет нужды в музыке и в гитаре, я отдаю себе в этом отчет, но пока мне интересно играть.

- Ну, дай бог, чтобы тебе подольше было интересно играть. Потому что получается у тебя здорово, не похоже ни на кого.

- Спасибо.

- Мы слушаем сегодня Дмитрия Легута, концерт на радиостанции «Ракурс», 1996 год. Дима, спасибо тебе, что пришел.

- Спасибо, Сергей.

 -  И в завершение еще одна композиция с того самого концерта августа 96-го года, называется «Как мы вульгарны».